В ледяных бараках, где ветер свищет сквозь расколотые доски, каждый вдох — испытание на выносливость. По ночам тонкими каплями сеет сырость в кровь, а полы покрыты коркой замёрзшей грязи, в которой едва различимы следы ног ускользнувших в неизвестность. С рассветом пленников выводят на принудительные работы: они ломают валуны в обледенелых карьерах, таскают бревна и разгружают вагоны — при каждом неправильном движении над ними нависает угроза карцера или расстрела за малейший протест.
Запасы продовольствия — капля в море: тонкий гороховый суп напоминает тёплую слизь, а кусок чёрного хлеба на троих становится предметом настоящего торга. Без кремации трупы бесследно тают на морозе, но дети и старики шатаются среди выживших, полный абсурда рутинной жестокости. Самое страшное — врачи в белых одеяниях, пришитые к лагерю как тени, привязывают к кроватям слабых мальчишек и девочек, чтобы брать у них кровь для немецких солдат. Их жёлтые глаза смотрят исподлобья, а иглы в венах — это знаки принадлежности к живой дани наёмному убийце.
И всё же, сквозь этот кошмар, редкие искры человечности мелькают в глазах тех, кто ещё не сломлен. Вместе они шепчут молитвы, прячут крошки хлеба для самых слабых и собирают тепло в дрожащие руки. Плач детей, превращённых в ходячие кровяные банки, отдаётся эхом в сердце лагеря, где бессмысленная жестокость сталкивается с упорством жизни: даже когда кажется, что надежды нет, кто-то тихо напевает старую колыбельную — и в этот момент холод отступает перед силой духа, непокорившегося тьме.
